До нас не дошли, к сожалению, образцы зодчества и живописи, коими украшал Симеон столицу своего княжества, и мы не знаем поэтому уровня его эстетических вкусов, но и одни летописные сведения о заботах этого князя по украшению родного города говорят уже очень о многом.
И при всем том мы не можем указать ни на одно действие Симеона, которое было бы аморальным или жестоким, хотя политика, да еще политика тех сложных и трудных времен постоянно, казалось бы, требовала от властителя нарушения норм привычной бытовой нравственности.
Судьба князя Симеона, и личная и государственная, была трагичной. Не будет слишком дерзким предположить, что и свои семейные неудачи, и даже гибель детей и свою собственную во время великой чумы середины XIV века Семен Иванович, будучи человеком высокой нравственности, должен был рассматривать как расплату за грехи отца и свои собственные, совершенные в борьбе с тверским княжеским домом. Но даже и с этой средневековой суровой точки зрения князь Семен при жизни и жизнью своей расплатился сполна. И надо отдать должное этому забытому нами политику, его мужеству, чести и честности, его государственному таланту и тем успехам в строительстве земли, которыми пользуемся и мы сейчас, через века после его безвременной кончины, столь многое было заложено, посеяно, начато при его жизни и его тщанием на московской земле!
Историю делают люди. Процессов, которые происходили бы «сами по себе» в человеческом обществе не бывает. Москва отнюдь не господнею волей стала столицей страны. Возможности создания нового государства имелись во всем ареале Владимирской Руси. За власть дрались не города, а три ветви одной и той же династии Ярославичей (тверских, московско-переяславских и суздальско-нижегородских). Московские Ярославичи, потомки Александра Невского, сумели удержать у себя митрополита, главу духовной власти в стране. Идеология во все века значила невероятно много, и этот успех московских князей принес им, вкупе с дальновидной ордынской политикой, конечный успех в организации верховной власти в стране. Заметим, что географически Москва была расположена гораздо менее выгодно, чем Тверь или Нижний, и экономически долгое время отставала от городов-соперников. Вот еще почему небесполезно нам теперь вглядеться пристально в человеческие особенности устроителей Московии, ибо, повторим, не сама по себе, а их силами и силами их «земли», бояр и смердов, была создана великая страна – Россия.
Эпохи складывания (или ломки) традиций по необходимости трудны и кровавы. На Руси происходила в ту пору медленная смена старинного лествичного права наследования новым, прямым (от отца к сыну). Права на великий стол были признаны лишь за одной княжеской ветвью – Ярославичами, потомками троих сыновей князя Ярослава Всеволодовича: Александра (Невского), Ярослава и Андрея, – и это уже был значительный шаг вперед, сокративший до минимума количество возможных претендентов (и возможность, заметим тут же, династической резни). Но какая ветвь, тверская, суздальская или московская одолеет в борьбе? Три четверти столетия продолжался этот спор, разрешенный окончательно лишь при Дмитрии Донском. Три четверти столетия неясен был выбор страны. И Симеон Иванович Гордый, в свой черед, погиб, не успев завершить давнего спора. Но он мужественно помог сложению традиций. После его смерти отобрать власть у московских Ярославичей-Даниловичей стало много труднее, чем было еще при жизни его отца, Ивана Даниловича Калиты. И все-таки еще можно было! Поэтому так болезнен и труден был для Симеона вопрос о потомках, наследниках дела своего. Личная драма князя перерастала в драму целого княжества, рисковавшего остаться без династии.
В одном из читательских писем мне был задан вопрос о том, насколько точно придерживаюсь я в своих романах реальных исторических фактов. Я уже писал однажды, что принципиально стараюсь ни в чем не отступать от канвы известных по летописям событий и поступков исторических лиц.
В предыдущих романах московской серии я допустил ошибкою только одну вольность (о которой очень жалею теперь!), «уморив» вдову Михаила Святого Анну при жизни Калиты, меж тем как она, уйдя в монастырь, удалилась в Кашин, к младшему из своих сыновей, и там прожила еще почти тридцать лет после смерти своего недруга, князя Ивана. Скольких психологических переживаний, скольких драм, бывших и могущих быть, лишил я себя этою вольностью! Считаю, что в наши дни исторический писатель обязан быть предельно точен в изложении событий, так как читатель зачастую именно по романам узнает факты прошлого.
Но и все-таки домысливать романисту приходится многое. Там, где историк может обронить легкое «например», или поставить вопрос, романист обязан додумывать до конца и решать: было, не было? Кто все-таки был убийцей в неясном историческом деле? Кто – невинно обвиненным? Приходится восстанавливать связь поступков по одному-двум случайно оброненным известиям, сложными косвенными расчетами устанавливать возрасты героев и проч., проч., вплоть до внешности персонажей, от коих зачастую не осталось даже словесных портретов, ни праха, по которому можно было бы восстановить внешние черты усопшего.
Подобные трудности еще более, возрастают, когда речь идет не о князьях, хронологическая канва жизни которых все же, как правило, сохранена летописями, а о персонажах иного социального слоя, хотя бы и очень известных впоследствии, таких, к примеру, как Сергий Радонежский и его брат Стефан. Биография Сергия известна нам из жития и летописных известий, казалось бы, очень хорошо. Но вот первый вопрос: когда родился Сергий-Варфоломей? И сразу тупик. Первоначальное житие не дошло до нас, в переработанном сказано, что Сергий родился при великом князе Дмитрии, митрополите Петре, «егда Ахмылова рать была». Дмитрий Грозные Очи занял великий стол в 1322 году, и Ахмылова рать тоже была в 1322 году. Двадцати (или двадцати четырех) лет Варфоломей постригся и умер семидесяти восьми лет, говорится в житии, в 1392 году. Последняя дата совершенно точная, она занесена во все летописи. Но от 1322 до 1392 года только семьдесят лет! Монастырь в лесу (пустынь) основали Варфоломей с братом Стефаном, тогда уже монахом. Последнего из сыновей Стефана Сергий постриг в монахи у себя в обители еще в детском возрасте – «лет двенадцати». Постричь он его мог, однако, уже став игуменом, а это произошло в 1353/54 году, цифра опять же точная, ибо рукополагал его в Переяславле епископ Афанасий, замещавший в этом году Алексия, уехавшего на поставление в Царьград…
Все эти расчеты подводят к той мысли, что Сергию в год кончины было не семьдесят восемь, а семьдесят лет и что в монастырь он ушел, во всяком случае, не ранее 1342 года, а еще возможнее – в 1344/45 году.
Однако историк Е. Е. Голубинский относит дату рождения Сергия к 1314 году (1392–78 = 1314), а прочие, передвигая ее позже (к 1318–1320 годам), все же никак не соглашаются с 1322 годом, годом Ахмыловой рати. В чем дело? А дело в том, что Стефан познакомился в Богоявленском монастыре с Алексием, пел с ним на клиросе и жил в одной келье, а Алексий в 1340 году стал митрополичьим наместником и, как полагают, переехал во Владимир.
И вот тут-то пришлось сесть и начать рассуждать. Где были волости, приданные митрополиту? Огромная Селецкая волость – под Москвой. Зачем Калита в год своей смерти и поставления Алексия торопится возвести каменный храм (огромная редкость в ту пору!) в Богоявленском монастыре, а в Кремле, еще ранее, возводит подворье этого монастыря вблизи княжеских хором? Почему митрополиты постоянно пребывали то в Москве, то в Переяславле, который уже со времен князя Данилы стал необъявленной церковной столицей Московского княжества? Мог ли, наконец, Алексий, ставши наместником, продолжать петь на клиросе, в церковном хоре? Мог. Патриархи пели! А тогда, в древности, и великие князья. Мог ли всесильный наместник продолжать останавливаться у Богоявления? А почему бы и нет?! А раз так, то 1340 год – никакой не рубеж для знакомства Алексия со Стефаном и, значит… А откуда явилась вообще цифра семьдесят восемь, так разноречащая всем прочим данным жития? Цифры в древности обозначали буквами, покрывая их особыми значками – титлами. Семьдесят, в частности, обозначалось буквой -о~-, а восемь – буквой –и~-. Ежели написать «семидесяти», использовав цифру 70 (-о~-) и букву «и» как падежное окончание, наращение (-о~– и), то очень легко, при переписывании, понять, что титло поставлено над тем и другим, и прочесть «семидесяти» как «семьдесят восемь». Покойный академик Тихомиров сообщал, что у него имелись списки жития Сергия, где возраст его указывался именно в семьдесят, а не в семьдесят восемь лет. Сверх того необходимо и то учитывать, что память человека гораздо лучше удерживает такие привязки, как Ахмылова рать, чем голую цифирь, мало говорящую воображению.